Завтра не приходит никогда
Не так давно в столице Италии проходило заседание Римского клуба — самого авторитетного научно-философского общества, объединяющего лучшие умы мира. Основная задача клуба — прогнозировать будущее нашей планеты. На заседании рассматривался один вопрос: «Какая проблема будет самой сложной для человечества в XXI веке? Лучшие умы пришли к выводу, что такой проблемой будут не войны, не голод и нищета, не национально-религиозные конфликты, не экологические катастрофы и даже не демографический взрыв. Главной проблемой века будет «кризис идентичности» — поиск человеком самого себя.
Человек в современном мире, как частица в физическом потоке, чувствует себя никем. Он приходит в этот мир, совершает в нем множество запрограммированных действий и уходит таким же безликим «винтиком», каким пришел. Но глубоко в подсознании каждый из нас мечтает быть значимым, тем единственным и неповторимым, каким создала его природа. Он мечтает выполнить ту единственную предназначенную только для него роль в этом мире. Понять свое предназначение, найти и выполнить его — это и есть счастье.
Лайтнинг-Ридж
Машина шла по глухой дороге сквозь австралийский буш. Был полдень, и ртутный столбик уже перевалил за отметку +45°C в тени, а на солнце вообще зашкаливал. Но в кабине было относительно сносно, работали сразу два кондиционера. Недаром мой вездеход с прицепленным к нему «домом на колесах» назывался «Сахарой» и был предназначен для самых жарких точек планеты. По рации дорожной связи — обязательном атрибуте всех австралийских дальнобойщиков — была слышна тихая музыка, чей-то могучий храп и разговоры про женщин. Где-то там, за сотни километров от меня, шла своя дорожная жизнь. Полиция предупреждала водителей о превратностях пути, а те развлекались трепом по рации, спасаясь от одиночества на тысячемильных трассах самой жаркой в мире пустынной страны...
Проехав еще миль десять, я затормозил у столба, и облако красной пыли, обогнав машину, ушло вперед. «Городок Лайтнинг-Ридж, — было написано на табличке. — Население...» И после многоточия жирный вопросительный знак от руки. Мол, кто его знает, какое здесь население, ведь это земля бродяг, надежд и тайн...
«Лайтнинг-Ридж» в переводе — «Огненные Холмы». Так окрестили это место аборигены. Как объяснили мне потом знающие люди, холмы эти богаты железными рудами, а климат — тропическими грозами. Руды притягивают электрические разряды, и бывали случаи, когда во время сильных гроз молнии ударяли в землю до нескольких тысяч раз в минуту. Зрелище захватывающее и страшное одновременно: сплошной поток огня, несущийся с неба. Старожилы обязательно расскажут вам, как однажды в такой вот огненный шторм попало стадо овец в шестьсот голов и мгновенно превратилось в шашлыки...
В конце теперь уже позапрошлого века, где-то в 1880-х годах, местный искатель приключений Джон Муррей по кличке Счастливчик Джек, охотясь за «ушастым мясом» для своей собаки, нашел в заячьей норе красивые камушки. Он не был первооткрывателем, до него их нередко находили аборигены, но они считали эти камушки следами «нечистой силы», приносящей несчастье. Джон же первым понял, что их можно пустить в дело. Вскоре к нему присоединился приятель, Боб Баклей — потомок знаменитого Дикого Билла Баклея, приплывшего на эту землю в кандалах с Первым флотом, в трюмах которого вместе с крысами прибыли из Англии и первые белые австралийцы, прикованные цепями к нарам. Как только Билл освободился от оков, он тут же сбежал. Двадцать лет Дикий Билл провел среди аборигенов, став одним из них, и выжил. По тем временам это была редчайшая удача. В австралийском лексиконе даже появилось выражение «баклеевский шанс» — то есть почти нулевой.
В то время, когда Счастливчик Джек и Боб Баклей решили заняться красивыми камушками, в Австралии бушевала золотая лихорадка. Сотни судов из Европы и Азии, набитые голодными романтиками и авантюристами, устремились к пятому континенту. Казалось бы, кому в этом золотом безумии дело до красивых камушков? И тем не менее, дальновидные люди нашлись. Первыми перекупщиками опалов стали китайцы. Цена опала тогда была ниже десяти центов за карат. Сегодня их лучшие образцы — черно- красный опал — ценятся выше бриллиантов и достигают стоимости десятков тысяч долларов за карат, а городок Лайтнинг-Ридж стал мировой столицей опала.
...Бронзовый от загара парень — дежурный по караван-парку, в котором я решил остановиться, — с показной брезгливостью отодвинул ногтем пальца протянутый мною паспорт.
— Здесь эта бумажка ни к чему, — сказал он. — Здесь верят на слово...
— А если совру?! — пошутил я.
— Твое дело, — ответил он. — Правда — это то, что ты считаешь правдой, а остальное никого не касается.
— Согласен, — сказал я и представился.
Он указал мне место, где я мог поставить свой «дом на колесах». Караван-парк был вполне благоустроен: душ и туалет под крышей, газовая плита для жарки мяса под деревом, электричество на столбах — частично от солнечных батарей, частично от ветряка.
Говорил мой собеседник с тяжелым акцентом «бушмена» — не раскрывая рта, будто у него в зубах торчала сигара. Чтобы понять его английский, приходилось напрягаться. От него я узнал, что население городка примерно шесть тысяч человек пятидесяти двух национальностей. Есть несколько полицейских, два пивных бара и клуб.
— Если хочешь войти в местную жизнь, устроиться на работу, начать копать опалы или просто завести приятелей, то первым делом иди в паб, выпей с ребятами пару кружек пива, а дальше само покатится, — говорил он. — У нас нет имен, только клички. Спросишь, к примеру, Джона Смита — никто его не знает. А спросишь Лесного Джо — каждый покажет...
От него я узнал, как стать старателем. Большой бюрократии не требуется. Идешь к полицейскому, платишь ему госпошлину в размере двухсот долларов, и он оформляет на тебя участок 50 на 50 метров, не больше и не меньше. Но если приехал с семьей, то 50 на 50 положено на каждого члена семьи, даже на грудного младенца. Ну а дальше копай. Улыбнется фортуна, попадется хорошая жила — через полгода ты уже богат. Не улыбнется — копай пустую породу, пока не надоест. Если хорошо работаешь, но везение не сопутствует, то есть возможность получить и второй участок, но не более того. Фортуна есть фортуна, ее не обхитришь... Хотя, впрочем, у человека в запасе хитростей сколько угодно...
Спустя какое-то время после открытия этих жил, когда у старателей дела пошли хорошо и стало ясно, что место это богато опалами, сюда, конечно же, бросились крупные фирмы, чтобы скупить землю и начать промышленную разработку. Тогда и старателям, и уникальной местной природе пришел бы конец. Но ребята встали грудью и заставили правительство издать закон, по которому разработка опалов промышленным способом запрещена. Только частник-старатель имеет право на добычу. Кстати, старателем может стать каждый, вне зависимости от того, гражданин ты Австралии или нет. Главное — въехать в страну законным путем...
Для нас, россиян, население в шесть тысяч — это в лучшем случае средних размеров поселок, а для Австралии — вполне серьезный город с внушительным «жизненным пространством». При въезде в каждый населенный пункт висит табличка, на которой указано число жителей. Иногда цифры бывают смешными — пятьдесят человек, а однажды я видел даже цифру «двадцать»... Но все это городки, со своими обязательными атрибутами: мэрия, полиция, банк, паб, мини-супермаркет, бензоколонка, даже если все эти учреждения и находятся под одной крышей, а должности мэра, полицейского и банкира совмещает в одном лице местный владелец пивной...
... По совету своего нового приятеля я сижу в пабе за длинным столом с кружкой холодного пива. На потолке лениво крутится вентилятор, создавая видимость прохлады. Полумрак. Окна зашторены, чтобы не проникало солнце, но из открытой входной двери пышет жаром. Снаружи сейчас выше пятидесяти по Цельсию. Солнце такое яркое, что в дверной проем больно смотреть — режет глаза. У двери с тяжело высунутым от жары языком лежит пес. Ему хочется войти в полумрак прохлады, но боязно — люди этого не любят. Наконец он решается — мол, черт с ними, с людьми, они уже и так налакались пива — и лезет под стол.
Во всю стену паба странный рисунок — зеленая свинья с крыльями застряла между ветвей на верхушке дерева. Позже я узнал, что это творение местного художника-аборигена Джона Марри. Парень как-то сильно поддал, и ему начали мерещиться летающие свиньи. Вот он спьяна и сотворил этот сюрреализм. Нарисовал и выставил в окно. Проходил какой-то любитель искусства — увидел, пришел в восторг и купил за полсотни баксов. С тех пор парень уже лет двадцать только и рисует летающих свиней. Разбогател, стал ужасно популярен среди туристов, особенно японцев. Те отваливают ему по тысяче «зеленых» за его шедевр, а то и больше.
...Мужик в майке с бородой Карла Маркса и мышцами культуриста сидит напротив в компании двух татуированных девиц. Потягивая пиво, они рассматривают меня.
— Что-то я тебя раньше не видел, приятель, — говорит мужик.
— Только сегодня прибыл... — отвечаю я.
— Копать или просто так?
— Пока не знаю...
— Ну, что ж... Добро пожаловать, — он протягивает руку, и мы знакомимся.
— Из Сиднея? — спрашивает он.
— Да нет, подальше... Из России...
— О-о-о... — удивляется мужик, — Москва...
На плечо мне наваливается подвыпивший абориген не первой молодости.
— Русский?! — говорит он, садясь рядом. — Я тебе вот что скажу. Когда я воевал во Вьетнаме против коммунистов, у нас был аборигенский батальон... А рядом стоял батальон американских индейцев... Так вот, когда надо было идти в атаку, индейцы нам говорят: вы идите первыми, потому что вы более примитивные... За это я не люблю американцев...
— Брось врать, Тото, — хохочет Карл Маркс. — Ни один абориген никогда не служил в армии... Вас туда не берут...
— Ничего ты не понимаешь, — без обиды огрызается Тото. — Ты ирландец, а все ирландцы тупые...
Оба смеются и подвигают мне наполненную кружку, так как моя уже опустела...
Часа через два мы выходим из паба уже близкими друзьями, съевшими вместе «пуд соли». Если я вдруг надумаю копать, то Карл Маркс готов быть моим поручителем и «взять в долю»...
...Городок вызывает романтические воспоминания детства. Таким я представлял себе когда-то Клондайк, зачитываясь Джеком Лондоном. Только вместо космических морозов и укутанных в тулупы мужиков — тропическое пекло и дубленые солнцем парни.
Вечер. Жара чуть спала. Я иду по главной улице. Все как положено — бензоколонка, пивная, мэрия, супермаркет... Но есть и свои особенности. Длинное, как ангар, здание с надписью «Черный опал» и реклама — «Самый дешевый в мире». Во всю стену рисунок: группа бородатых мужиков прошлого века в надвинутых на уши черных шляпах роют лопатами дыры в земле... Это своего рода биржа. Здесь встречаются перекупщики со старателями. Одни продают нарытые опалы, другие скупают и развозят их по миру, продавая во много раз дороже...
Но стоит свернуть с главной улицы, и картина меняется. Шикарный особняк с бассейном стоимостью в «лимон», а рядом, на соседнем участке, огромная железная бочка метров трех в диаметре, лежащая на боку, с завешенным простыней входом, где тоже кто-то живет. Или хибара, составленная из ящиков. Значит, первому хозяину уже повезло, а второй еще ждет своей удачи... Или вдруг огороженное пустое поле с надписью на щитах: «Осторожно! Старые штольни. Не сломай шею...»
Ночевал я в своем караване на колесах. Мне снились снега Юкатана, собачьи упряжки и Белый Клык, который внимательно рассматривал меня... Взгляд у него был такой пронзительный, что я проснулся. Открыв глаза, я похолодел от ужаса: застывшими круглыми глазами на меня смотрел дьявол с торчащими ушами... «Пить надо меньше», — пронеслось в голове. А в следующую секунду я понял, что в открытых дверях каравана на задних лапах стоит огромный кенгуру... Я метнулся за фотоаппаратом, но животное оказалось проворнее. Когда я выскочил, кенгуру был метрах в двадцати и медленно, огромными прыжками, плыл над кустами, грациозно, как призрак, зависая в утреннем тумане...
Было тихо, свежо и приятно. Я лег, но не прошло и четверти часа, как на деревьях проснулись белые какаду и начали орать так пронзительно, что спать было уже невозможно. Тучи их носились в хаотическом беспорядке, будто совершая утренний моцион. Вся крыша каравана была загажена ими. «Хорошо, что коровы не летают!» — подумал я.
Каскадер из Голливуда
Я еще не успел умыться, как появился Карл Маркс с ящиком пива.
— Пошли завтракать, — сказал он, — Славко приглашает...
Славко оказался коренастым парнем балканского происхождения из Лос-Анджелеса по кличке Охотник. Лет ему было под сорок, с квадратной челюстью боксера и бицепсами покруче, чем у Карла Маркса. Тоже бронзовый от загара и тоже в майке — тут все в майках...
Узнав, что я киношник, он обрадовался и полез в бар за бутылкой. Дело в том, что сам он тоже был из кино: лет пятнадцать проработал каскадером в Голливуде. Судя по дому с бассейном и дорогому спортивному авто, стоящему во дворе под навесом, жил он на широкую ногу. Мы разговорились.
— Копаешь опалы? — поинтересовался я.
— Какой из него копатель! — рассмеялся Карл Маркс. — Он кайло в руках не держал...
— Да, — согласился Славко. — Жена опалами на бирже занимается... Покупает-продает — она дилер... А я больше по охоте... Люблю охоту и рыбалку.
— А на кого здесь охотиться? На кенгуру, что ли?..
— Ну что ты... Подайся дальше на север. Дикие быки типа бизонов, кабаны... В реках аллигаторы метра по четыре-пять... Есть даже мустанги и дикие верблюды. Ну а выйди в тропические воды под Дарвином — там голубой марлин по шестьсот-семьсот килограммов весом...
— Дикие верблюды в Австралии?.. — удивился я.
— Их из Афганистана лет сто назад для первых разведывательных экспедиций завезли, чтобы через пустыню ходить. А потом за ненадобностью отпустили. Вот они расплодились и одичали... Целые стада по сотне голов, как миражи, носятся по пустыням... Опасный зверь. Если подвернешься под горячую руку, особенно в брачный период, загрызут и затопчут. Такое уже не раз бывало...
— Давно ты в Лайтнинг-Ридж обосновался?
— Четвертый год...
— И не скучно?.. Все же Голливуд, Лос-Анджелес, Беверли-Хиллз... «Огни рампы», так сказать... Как я понимаю, ты ведь не за деньгами приехал?
Славко смеется.
— Это все спрашивают... Да нет, не за деньгами. За деньгами надо в Голливуд ехать... — Он помолчал. — Это непросто объяснить... Я в Голливуд приехал семнадцатилетним пацаном — нищим, но полным огня. Жизнь зубами рвал... А потом пришли деньги... хорошие деньги, но ушел адреналин... Скучно стало. Чтобы будоражить кровь, приходилось садиться на «химию», курить «травку», и я понял, что стою над пропастью...
— «Над пропастью во ржи», — пошутил я, вспомнив знаменитый роман Сэллинджера.
— Не ржи, а конопли, — усмехнулся Славко. — Короче, встал я однажды утром, посмотрел в зеркало на собственную опухшую рожу и сказал: баста. Если человеку скучно и самого от себя тошнит, значит, жизнь не туда пошла. Вот так я здесь очутился и не жалею... Поверишь, для меня сегодня оседлать дикого мустанга — занятие, сильнее будоражащее кровь, чем трахнуть голливудскую красотку... Не подумай, что импотент, — засмеялся он, — с этим все в порядке, жена подтвердит. Так что пока я здесь, а дальше жизнь покажет...
Когда мы прощались, Славко пригласил меня с собой на охоту на север, куда он вскоре собирался. Как потом оказалось, это был один из лучших подарков, который я когда-либо получал.
Амиго — Король Замка
Взяв на себя функции гида и войдя в роль хозяина городка, Карл Маркс старался поразить мое воображение особенностями местной жизни.
— Ты должен познакомиться с Амиго, — сказал он, когда мы вышли от Славко.
— С кем? — не понял я.
— С Амиго... Это кличка. По-другому его здесь почти никто не знает. А вообще-то он Витторио Стефанатто, итальянец из Венеции...
— А чем он знаменит?
— Это нельзя объяснить, это надо видеть.
...Машина идет по извилистой грунтовой дороге на окраине городка, где выжженный палящим солнцем чахлый кустарник перемежается с красными залысинами голой земли, заброшенными штольнями старых шахт и редкими кривыми деревьями австралийского буша. Огибаем лесную поляну, и перед нами возникает... замок — вернее, крепость. Настоящая средневековая крепость — с высокой каменной стеной вокруг, готическими башнями и шпилями, на которых крутятся флюгера, с бойницами, воротами и всем прочим, что положено иметь средневековой крепости...
В открытые ворота за крепостной стеной виден сам замок. Могучее двухэтажное сооружение с обширными террасами, балконами и другими деталями общей площадью в несколько тысяч квадратных метров. Как я потом узнал, замок еще на два этажа уходит под землю, так как стоит на горных выработках, которые много лет рыл хозяин этой крепости, докапываясь до опалов. На башнях воркуют голуби, объясняясь друг другу в любви, а в глубокой тени, под крышей террасы, можно увидеть тихо висящих вниз головами летучих мышей. Где-то здесь, в глухом подвале, обязательно должно жить привидение, без которого не обходится ни один настоящий замок.
Выжженный солнцем двор гол и пуст, если не считать нескольких странных сооружений. Одно в углу в виде высокой ярко разукрашенной деревянной будки с надписью «Банк», а другое в центре двора в виде клумбы с железным крестом посредине, над которым подвешен колокол. В тени колокола, задрав лапы вверх, спит, похрапывая, рыжий пес...
...Мы сидим на террасе второго этажа. Хозяин угощает нас вкусным итальянским кофе. Слабый ветерок создает ощущение приятной невесомости. Я интересуюсь сооружениями во дворе. Амиго смеется:
— «Банк» — это сортир. Самое надежное место для помещения капитала... А «клумба» — могила моей будущей жены... Я для нее уже все приготовил — и замок, и банк, и даже могилу, только жены нет...
Он опять смеется — веселый парень с добрым несколько детским лицом, сухой жилистой фигурой, бронзовым лысым черепом... и, конечно же, в майке...
— Давно вы в Австралии? — спрашиваю я.
— Скоро тридцать лет будет...
— А сколько вам сейчас?
— За полтинник перевалило.
Мы сидим, отхлебывая кофе, и слушаем голоса экзотических птиц, которых здесь тьма...
— Молод я тогда был, — рассказывает Амиго. — Двадцать два от роду. Искал приключений... Думал, приеду на пару лет, схвачу фортуну за хвост, заработаю кучу денег, вернусь в Венецию, женюсь на своей подружке... Но так не получилось. Фортуна ускользнула... Десять лет копал и ничего не нашел, а подружка не дождалась — выскочила замуж... Обидно!.. Кому охота быть неудачником?! Ну, чтобы доказать и себе, и другим, что я тоже чего-то стою, начал строить дом на этом участке, где копал. Сначала просто так, хотел построить небольшой домик для жилья, а потом увлекся, азарт захватил... Стало казаться, что строю не для себя, а по какому-то высшему повелению...
— Это называется творчеством... — говорю я.
— Пожалуй, так... — соглашается Амиго.
— Мне говорили, что вы один построили всю эту крепость. Трудно поверить...
— Абсолютно один — все, от низа до верха... Я и не хотел, чтобы мне кто-нибудь помогал, хотел все сделать сам...
— И сколько времени это заняло?
— Шестнадцать лет... Шестнадцать лет изо дня в день по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки...
— Если бы вам пришлось начать все сначала, стали бы?
Амиго смеется:
— Этого я не знаю. Сейчас, когда я смотрю на это сооружение, то сам не могу поверить, что один все это построил... Говорят, Колизей в Риме строили шестнадцать лет десять тысяч рабов. Если бы это было десять тысяч таких, как я, то получилось бы десять тысяч замков. Побольше, чем Колизей...
Мы идем по пустым комнатам, террасам, переходам, башенкам, где на потолке прилепили свои гнезда местные ласточки, спускаемся на первый этаж... В углу огромного пустого зала солдатская койка, тумбочка с чайником и коврик для собаки... В центре ступени, уходящие куда-то вниз...
— Вы, наверное, истратили кучу денег на это строительство? — говорю я.
— Да нет, это только кажется... Я ведь все делал сам, своими руками... а камни ничего не стоят... Ну, может быть, пять долларов в день тратил — на цемент и на бензин для грузовика. Тогда все стоило дешевле...
— А на какие деньги жили?
— Австралия — щедрая страна, — улыбается Амиго. — На безработное пособие жил... Ну и время от времени нанимался на какую-нибудь черную работу, какая подвернется... У меня ведь нет профессии... Сейчас могу сказать, что я строитель, после того как построил все это...
— Вы уже закончили строить или продолжаете?
— Продолжаю... Тут еще много работы...
— На сколько еще лет?
— Не знаю... Теперь мне уже надо найти смысл, чтобы с прежней энергией продолжать строить... Может быть, пора найти для этого замка королеву?.. А пока мы здесь вдвоем с моим псом, и это не делает нас счастливыми...
Он зажигает шахтерский фонарь «летучая мышь», и мы спускается вниз, в подземные этажи. После жары наверху здесь прохладно. Сотни метров шахт, переходов, штолен, штреков... Где-то можно идти во весь рост, где-то приходится пробираться согнувшись. Сознание отказывается верить, что все эти сотни и сотни метров подземных лабиринтов вырыты руками одного человека... как, впрочем, и построен весь этот замок... И, будто угадав мои мысли, спутник произносит:
— Да, в жизни можно сделать все... — и после долгой паузы добавляет: — Если только хватит жизни...
Я молчу, пытаясь понять смысл его слов: гордость за человеческую натуру или горечь за ее физическое несовершенство.
— А вы знаете здесь людей, которым фортуна все же улыбнулась? — спрашиваю я.
— О да, немало, — говорит Амиго. — Некоторым сильно везет. Люди находят хорошие камни через месяц после приезда... Один мой знакомый даже под собственным домом жилу миллиона на полтора нашел, когда сарай строил... Хотя, конечно, люди суеверны и не хотят об этом рассказывать, боятся спугнуть фортуну... Одни, разбогатев, уезжают, другие остаются, но даже уехавшие через год-два все равно возвращаются... Эта жизнь как наркотик, она не отпускает...
— Мне говорили, что тут есть люди «вне закона»...
— Есть и такие... Когда люди приезжают сюда, никто не спрашивает их о прошлом. Их принимают такими, какие они есть... Конечно, влипнуть в историю всегда можно, как, например, со мной было...
— Что за история?
— Да так, глупость... Неприятно вспоминать...
— И все же?..
— Пусть лучше Борода расскажет, он все знает...
— А чего рассказывать, — говорит Карл Маркс. — Был у него один приятель — десантник из Англии, по кличке Вояка... Воевал в Корее, на Кипре, в Африке... Уволился из армии и приехал сюда кайф ловить. Опалы копал, да мало что накопал. Надоело, и он втихую — поскольку по закону это запрещено — продал свой участок другому парню. А тот через месяц на этом участке жилу отрыл на несколько миллионов...
Ну, Вояке, видать, обидно стало, что фортуна к нему задницей, и он этого парня грохнул, чтобы участок себе вернуть... У того в доме мать-старуха жила, так он ее тоже замочил. Сволок обоих в заброшенную шахту и устроил обвал. Прибывшая полиция подозревала его, но доказательств не было — трупы найти не могли... А через какое-то время пил Амиго с этим воякой и говорит ему про погибшего, что, мол, загадочно парень исчез, видно, профессионал работал. А Вояка спьяну возьми и ляпни: я, мол, работаю чисто... на половине дела не останавливаюсь, так что можешь его не ждать... Когда Амиго в очередной раз на допрос по этому делу вызвали, он этот эпизод и рассказал. С этого все и раскрутилось. Вояке за двойное убийство дали два пожизненных срока. Он там с каким-то типом в камере сидел, который уже свой срок отмотал и выходил на волю. Ну, Вояка и предложил ему двадцать пять тысяч баксов, чтобы тот замочил Амиго... Это раскрылось, и Вояка к двум пожизненным получил еще десятку... Вот и вся история. Успокоится он на этом или опять кого-нибудь нанять попробует, никто не знает...
Мы стоим в штольне у вентиляционной шахты. Высоко, сквозь уходящую вверх через толщу земли трубу, виден краешек неба. Подземелье дает о себе знать — становится зябко, и мы поднимаемся наверх, на террасу. Здесь уже душно. Амиго ставит на стол холодное пиво. С террасы хорошо виден буш. Огромные, с ладонь величиной, яркие бабочки порхают по деревьям...
— А в Италию не хочется вернуться? — спрашиваю я.
Амиго молчит, потягивая пиво.
— Когда живешь в чужой стране, — после паузы произносит он, — то любишь свою страну еще больше... Австралия хорошая страна, в ней можно строить жизнь... Но настоящая жизнь — в своей родной стране... я всегда мечтал вернуться в Италию... моя идея была найти опалы, заработать деньги и вернуться в Италию... Но сейчас похоже, что я останусь здесь до конца своих дней...
— А мне кажется, что вы еще найдете «свой опал»... — говорю я.
Амиго смеется:
— Похоже, что уже и ни к чему... Государство за этот замок предлагает мне два миллиона долларов. Хочет превратить его в музей опалов... Но я не соглашаюсь продать. Это мой дом. Умру — завещаю городу, а за деньги не отдам...
— А что вы вообще думаете о жизни в Лайтнинг-Ридж? — спрашиваю я.
— Сложный вопрос... — говорит Амиго. — В каком-то смысле жизнь здесь нелегкая, а в каком-то очень легкая... живешь одним днем... ждешь завтрашнего дня, чтобы найти опал... Ну а если этого не произошло — не нервничай, продолжай копать... как тут у нас говорят — завтра не приходит никогда...
Инопланетянин
В видавшем виды джипе Карла Маркса мы едем по ухабистой лесной дороге. Жарко. Даже бабочки исчезли, попрятавшись в тени листвы. Редко крикнет какаду или перебежит дорогу экзотический зверек. Сквозь деревья виднеется какое-то странное сооружение, над которым развевается нечто вроде флага.
— Посольство?!. — в шутку говорю я, указывая на флаг.
— В самую точку попал! — смеется Карл Маркс. — Посольство инопланетян... Там один чокнутый чех живет, по кличке Коперник... Раньше он в Канберре жил... Ты бывал в Канберре?
— Нет...
— Чех там в университете работал... Когда по Канберре экскурсанты бродят, они обычно у каждого дома с флагом останавливаются и по флагу определяют, чьей это страны посольство. Чех над своим домом тоже какую-то тряпку вывесил... Экскурсанты начали останавливаться и, роясь в путеводителях, бурно гадали — чье это посольство?.. Самые любопытные даже стучали в дверь и спрашивали... И тут чех кайфовал, сообщая им, что это посольство инопланетян с Марса...
— А чего ж это он из столицы сюда перебрался?
— Это надо у него спросить... Таких чокнутых университетских профессоров тут дюжины полторы... Двоих я хорошо знаю — один из Калифорнии приехал, а другой в Цюрихе преподавал... Есть из Кембриджа, есть из Парижа... Говорят, что им надоела тихая академическая жизнь, захотелось на волю. Воля — это штука серьезная, — философствует Карл Маркс, — так веревкой за шею потянет, что мало не покажется... Тут у нас двое приятелей-норвежцев живут, инженеры из Осло. Приехали парни в Австралию в отпуск на три недели, жен дома оставили. Случайно попали в Лайтнинг-Ридж. Начали копать опалы и застряли... азарт захватил... Вот уже седьмой год безвылазно... Жены их давно бросили, а они все копают... Я ж тебе говорю, эта жизнь как наркотик, она засасывает...
Пока Карл Маркс излагал «философию свободы», мы подъехали к какому-то странному сооружению. Сначала я подумал, что это еще один замок, но вскоре понял, что это кое-что покруче.
Представьте бетонную платформу метров двадцать на двадцать. Она приподнята над землей метра на два и стоит на огромных зацементированных бочках из-под горючего. Под платформой помещения в виде корабельных кают с иллюминаторами, а на ней какие-то загадочные сооружения, напоминающие готовые к взлету ракеты; мостики на разных уровнях, с поручнями, как на подлодках; задраивающиеся железные люки-двери, ведущие в каюты; купол с торчащей в небо трубой настоящего телескопа, как в планетарии... Короче, какая-то фантасмагория. И всюду по стенам метровые надписи на разных языках: «Добро пожаловать, братья по разуму!», «Земляне приветствуют вас!», ... цитаты из Коперника, Галилея... А кругом буш и попугаи...
— Только не вздумай с этим придурком в разговоры вступать, — предупреждает Карл Маркс, когда мы останавливаемся возле этого загадочного сооружения, — замучает рассказами об инопланетянах... Он и платформу-то эту построил для встречи с ними... Без него им, видишь ли, некуда будет приземлиться... никто их не встретит, и они обидятся.
Но предупреждение Карла Маркса запоздало. На платформе уже стоял рослый старик с лохматой седой шевелюрой, в парусиновых штанах и с поднятой над головой бутылкой вина. Он приветствовал нас, размахивая бутылкой...
— Алел закат над сумасшедшим домом... — тихо продекламировал Карл Маркс.
Никаким сумасшедшим Зденек — как в действительности звали хозяина «обсерватории», — конечно же, не был, но «сдвинутым» на почве внеземных цивилизаций, бесспорно, был. Его повышенный интерес к этой теме был связан и с профессией астронома, и с восторженным характером ребенка. Это я понял потом, а пока, под влиянием Карла Маркса, тоже смотрел на него как на чокнутого. Но в одном Карл Маркс был прав — Зденек мог утопить в этой тематике любого собеседника...
Еще не успев толком познакомиться, он тут же взял быка за рога.
— Что, Борода уже наплел вам про сумасшедшего чеха, живущего в лесу?!. — с ходу набирая темп, начал он. — А кто не сумасшедший?!. Если я сумасшедший, то и Вольтер тоже сумасшедший, и Кант, и Лаплас, и Ньютон... Они все верили во внеземные цивилизации... Что сказал последователь Эпикура Митродор?.. Он сказал, что считать нашу Землю единственным населенным миром во вселенной было бы такой же нелепостью, как утверждать, что на огромном засеянном поле мог вырасти лишь один пшеничный колос. А Лукреций Кар в своем философском трактате «О природе вещей» еще во времена Римской империи писал, что весь этот видимый нами мир вовсе не единственный, и мы должны верить, что в других «областях пространства» имеются другие земли с другими людьми и животными. За что сожгли Джордано Бруно?!. За то, что он сказал, что существует бесчисленное количество солнц и бесчисленное количество земель, которые крутятся вокруг своих солнц... и на этих землях есть свои жизни... Сванте Аррениус получил Нобелевскую премию...
И тут мне удалось вклиниться в профессорский монолог.
— Простите, но я понятия не имею, кто такой этот Аррениус... — сказал я.
Зденек споткнулся на полуслове и посмотрел на меня с сожалением, как на ущербного...
— Швед... — сказал он, меняя тональность. — Но это, в общем-то, неважно...
Он откупорил бутылку, и мы устроились на платформе в тени «ракеты»...
Как и всё вокруг, вино тоже было необычное — терпкое, даже жгучее. Оказалось, что это собственное изобретение Зденека, и готовит он его из перца. Узнав, что я из Москвы, мой новый знакомый оживился. Дело в том, что он бежал из своей родной Праги в 1968 году, еще будучи студентом, когда советские танки вошли в Чехословакию...
—Мы срывали с домов таблички с названиями улиц, чтобы запутать ваших танкистов... — вспоминал Зденек. — Запирали туалеты от солдат... сливали фекалии в колодцы с питьевой водой, которой они пользовались... ребята ложились под гусеницы...
Я молчал и где-то в глубине души ощущал личную вину за советский режим. Зденек, видимо, уловил это и тактично поменял тему разговора.
— Я уже давно не чех... — сказал он. — Да и вообще, национальность — это чушь... Наша маленькая планетка — это кораблик...
Он опять сел на свой любимый конек...
— Когда вы увлеклись темой инопланетян? — осторожно спросил я, стараясь, чтобы он не заподозрил в моем вопросе иронии.
— В конце семидесятых... Меня пригласили проконсультировать один астрофизический феномен... А началось с того, что новозеландский летчик, пролетая над проливом Кука, увидел какой-то странный светящийся летящий объект. Он рассказал об этом своему приятелю — оператору мельбурнского телевидения, и тот загорелся желанием снять об этом фильм. Обратился ко мне как к астроному с предложением вместе слетать по тому же маршруту — а вдруг повезет... Мы полетели на маленьком частном самолетике, и точно в том же районе, над проливом Кука, увидели не один, а несколько ярких летающих объектов. Но не только мы их увидели. С земли нам сообщили, что на радаре в Веллингтоне они тоже видны... То есть они материальны!.. Самый крупный из них был от нас километрах в двадцати... Я попросил пилота приблизиться к нему. Только взяли курс на него, как объект вдруг сделал прыжок и оказался перед самым нашим носом... Яркий, как огромная шаровая молния... Пилот даже рванул самолет вверх, чтобы не столкнуться с ним... А объект еще раз прыгнул, оказался под нами, потом над нами и исчез... Оператору удалось заснять все это... Пленку потом крутили по многим каналам телевидения... Сенсация была грандиозная, а объяснить никто ничего не смог...
Я молчу и смотрю на Карла Маркса, ожидая его комментариев...
Миллионщик
...Огромные, как теннисные мячи, звезды, висят на черном небе. Прямо над нами загадочный Южный Крест. Как по Полярной звезде викинги когда-то определяли пути в северных морях, так и по Южному Кресту аборигены ищут пути в пустыне. Если долго смотреть на ночное небо, то можно услышать музыку звезд или шум древнего боя...
Мы стоим по грудь в горячей воде и курим. Во тьме светятся только огоньки сигарет. Озеро, в котором мы стоим, — это минеральный источник, бьющий из-под земли. Температура градусов пятьдесят. Местные мужики превратили его в ночной клуб и собираются здесь по вечерам. Тут можно размять кости после дня, проведенного под землей, оттянуться после крепкой выпивки или просто потрепать языками.
Рядом со мной Боб и Ален. Ален — молчаливый коренастый шотландец лет сорока пяти, а Боб — красивый сорокалетний серб с характером артиста. Собственно говоря, он и есть артист. В свободное от работы время вырезает из опала миниатюрные фигурки австралийских зверушек...
По жизни они друзья, а в деле партнеры.
— Мне нравится эта жизнь, — говорит Боб, продолжая начатый разговор. — Я здесь двадцать лет и могу сказать, что счастлив. Лучшее здесь — это люди... ты можешь быть уверен, что тебе при необходимости помогут... если ты в нужде, или у тебя не хватает денег, или негде жить — всегда найдется кто-нибудь, кто поможет... Для этого ты даже не должен кого-то близко знать... тут это естественно... Это доставляет людям удовольствие. Большинство из них помнят, что сами прошли этот путь до того, как стали на ноги... сами пришли сюда с одним чемоданчиком и десятью долларами в кармане. Здесь ты можешь быть самим собой, никто не вмешается в твою жизнь. Делай что хочешь, но не делай плохо другим.
— Здесь более пятидесяти национальностей, — говорю я.
— Да, но того, что случилось в Югославии или в России, здесь даже представить невозможно. Хорват ты, серб или босниец — здесь это не имеет никакого значения.
— Город очень веселый, — говорит Ален. — Каждый вечер у кого-нибудь день рождения или вечеринка... Не имеет значения, у кого, — можешь зайти в любой дом... знакомый или незнакомый — неважно... бери бутылочку и заходи — тебе будут рады...
— Вы чем-то похожи на американцев времен золотой лихорадки? — говорю я.
— Может быть... но это другое... — отвечает Ален.
— Между нами и теми американцами большая разница, — не соглашается Боб. — Вспомни Джека Лондона...
У него же все жадные, им только золото и нужно... А здесь иначе. Сюда многие приезжают не за деньгами, а за другой жизнью. Если бы я стремился только к деньгам, то нашел бы другое место... Например, занялся бы бурением нефти в море. Я уже там был, деньги хорошие, больше, чем здесь.
— А есть люди, которые скрываются здесь от закона? — спрашиваю я.
— Есть, но всё равно все их знают, — говорит Боб. — Если ты ведешь себя как человек, то тут тебя не тронет даже полиция... прошлое есть прошлое... но если ты захочешь к нему вернуться — то лучше уезжай... Я знаю человека, который в молодости совершил вооруженное ограбление и уже лет двадцать пять живет в этом городе... он один из самых уважаемых людей здесь... Ну а если попадается мерзавец, как, например, Вояка, который парня с матерью убил и хотел Амиго замочить, такому здесь не место... такого и без полиции уберут...
В эту ночь я так и не добрался до своего караван-парка. Проверяя утверждение Алена, что можно зайти в любой дом, где идет пирушка, мы так и сделали — завалились в первую же шумную компанию и гуляли там до утра. Кстати, здесь тоже есть свой «стиль и ритуал». В первые час-полтора, пока тебя не накормят и не напоят, тебе никто не будет задавать вопросов, а уж потом могут спросить — откуда, мол, ты, парень?..
Утро. Солнце уже поднялось над лесом, но еще не припекает. Я иду по поляне, держа на вытянутой руке согнутую под прямым углом металлическую проволочку. Рядом со мной Боб. В какой-то момент проволочка вдруг «оживает» и сама поворачивается хоботком к земле...
— Стоп! — говорит Боб. — Здесь будем бурить... Если не веришь, пройдись еще раз... Увидишь, что она повернется на том же месте...
Я повторяю свой проход, и проволочка действительно оживает в той же точке. О таком «народном» способе поиска нефти и металлов я знал и раньше, но на практике вижу его впервые...
Ален подгоняет к этому месту многотонный грузовик в виде подъемного крана с огромной трубой, заканчивающейся зубцами. Это передвижная буровая установка. Он направляет трубу перпендикулярно к земле и запускает мотор. Мощные зубья со скрежетом врезаются в почву, пугая птиц на деревьях и зверюшек в траве...
— Это самый мощный механизм, который здесь разрешен, — говорит Ален. — Ничего мощнее нельзя, чтобы не портить природу...
— В чем заключается твой бизнес? — спрашиваю я, стараясь перекричать скрежет трубы.
— Ну, например, ты получил участок... Не будешь же ты, как сто лет назад, вручную лопатой месяцами рыть дырку на десять-пятнадцать метров вглубь, чтобы добраться до того слоя, где могут находиться опаловые жилы... Для этого ты приглашаешь меня, у которого есть буровая установка. За пару дней я проделываю тебе вертикальные штольни на нужную глубину... Теперь ты можешь начинать работать. Если ничего на этом участке не нашел, значит, я в проигрыше... Ты мне ничего не должен. А если нашел, то мои двадцать-тридцать процентов от всего найденного... это как заранее условимся...
— Ну и как, часто везет?
— Как когда... Иногда очень даже везет, с первого бурения на жилу натыкаешься, если чутье есть...
...Труба монотонно гудит, вгрызаясь в грунт. За ней следит сын Алена, а мы сидим под деревом в тени и пьем пиво. Температура уже поползла вверх, становится жарко. Ален, как классический старатель, в рваных шортах, стоптанных башмаках и армейской рубахе. Боб одет по-щегольски.
— Откуда твои предки? — спрашиваю я у Алена.
— Прабабка из Англии, а прадед из Шотландии, — говорит он.
— Ты когда-нибудь бывал на их родине?
Ален улыбается:
— Нет... не бывал...
— Да он вообще дальше кровати своей бабы нигде не бывал, — смеется Боб.
— А не хотелось бы слетать в Европу, ну, в Москву, например? — спрашиваю я.
— В Москву? — Ален задумывается. — А сколько стоит билет?
— Если потребуется, то найдем подешевле, — говорю я.
Боб заливается смехом. Я смотрю на него, не понимая, чего это он хохочет...
— Да ты спроси, сколько у него миллионов в банке... — говорит Боб, продолжая смеяться. — И на сколько миллионов недвижимого капитала...
— Ну, не все же это я сам заработал, — оправдывается Ален. — Отец оставил... у него была неплохая ферма, на десять тысяч гектар... А потом, лет тридцать назад, он случайно открыл в этих местах самую богатую опаловую жилу... с того времени он и начал заниматься камнями... а потом и я увлекся...
Ален молчит, думая о чем-то.
— Опалы — это такая игра, — говорит он. — В один день можешь заработать миллионы, а на другой день потерять всё... Это жизнь, и к ней надо подходить философски... она дороже денег... Я, наверно, и люблю этот город потому, что здесь люди это понимают.
Музей хлама
Если бы за углом меня поджидал говорящий кенгуру, то я бы, вероятно, удивился меньше, чем этому пожелтевшему от времени плакату, прибитому к дереву, — «Ура!!! Севастополь взят!!!» Старомодная вязь букв напоминала что-то музейное. Мне пришлось перечитать его несколько раз, чтобы сообразить, откуда здесь, на краю земли, Севастополь и кем он взят?!. И лишь пошевелив мозгами, я понял, что речь идет о Крымской войне позапрошлого века...
— Это русский порт, — сказал кто-то позади меня. — Мы его взяли в 1855 году, разбив их флот...
— Мы — это кто? — спросил я, поворачиваясь.
— Англичане... — удивился мужик моему вопросу.
— А-а-а, — сказал я. — А я-то уж подумал, что австралийцы...
Незнакомец рассмеялся.
— Да нет, мы с русскими никогда не воевали...
И тут, видимо, что-то закралось в его сознание.
— А ты, случаем, не русский?... — спросил он.
— Русский... — признался я. Мужик хлопнул меня по плечу:
— Тогда извини, приятель...
— Не за что, — сказал я, — какие могут быть обиды... это же двести лет назад...
— Верно, — согласился он. — Ты, я вижу, новенький...
— Неделю как прибыл...
— Тогда пошли, выпьем по стаканчику для знакомства, — предложил он, — я угощаю.
Так, случайно, я познакомился с Кенни — хозяином одного из самых необычных, я бы сказал, музеев мира, рекламу которого я только что прочитал. Нет смысла повторять, что он, как и все мужчины этого города, был в шортах и бронзовый от загара. Но в отличие от других — с кривым боксерским носом и лицом фермера.
Кенни предложил выпить у него в музее. Мы спускаемся по ступенькам в глубокое подземелье. У входа стоит старинное стоматологическое кресло, а над ним висят огромные рога быка с приклеенными по бокам ушами. Если сесть в кресло и вставить между ушами быка свою голову, становишься «рогоносцем». Рядом шуточная надпись «Ирландский слуховой аппарат!» и нарисована смеющаяся рожица.
Мы идем дальше. Как и в подземелье у Амиго, здесь тоже сотни метров штолен, штреков, коридоров, лабиринтов, залов, углублений, огромные подземные помещения... Но тут они выше и шире, для прохода в полный рост, с тысячами метров заполненных всяким хламом полок, стендов, стеллажей и причудливой вязью паутины, освещенной тусклым светом засиженных мухами электрических лампочек.
Старая полуистлевшая газета с фотографией только что родившейся королевы Англии на руках у родителей.
Аршинные заголовки газет: «Русские объявили войну Японии»...
Афиша кино с автографом Чарли Чаплина...
Чей-то заспиртованный в банке отрубленный указательный палец...
Стоящие на полках тысячи пустых пивных бутылок разных стран, размеров, цветов и конфигураций...
Кандалы, в которых приплыли первые белые австралийцы...
Застеленная грязным одеялом железная койка, на которой спал Счастливчик Джек, нашедший первый опал в этом городе...
Фото похорон Теодора Рузвельта, сделанное его женой...
Обгоревший бумеранг вождя племени Авабакала, которым он уложил первого белого колонизатора в 1788 году...
Пивная кружка Чарльза Дарвина...
Стены обклеены деньгами всех времен, стран и народов...
Челюсть Ромми Гарднера, сломанная ему в драке...
На стене большая выцветшая фотография веселого приплясывающего старика со сдвинутым на лоб кепи и с бутылкой виски в руке, а под ней надпись: «Продается полная Британская энциклопедия в хорошем состоянии... Продается за ненадобностью, так как моя еб... ная жена и так знает все на свете...»
— Кто это? — спрашиваю я у Кенни, указывая на пляшущего старичка.
— Это Ромми Гарднер, — смеется тот. — Если бы он перестал пить, то все пивные в округе разорились бы...
Мы сидим под землей, в кабинете у Кенни или в спальне — трудно понять, так как тут и рабочий стол, и кровать, и бутылки с выпивкой на полках, и развешенные по стенам веселые картинки, — и пьем домашнее вино.
— Мои предки приехали в Австралию из Германии в 1854 году, — рассказывает Кенни. — Но сам я о Германии знаю лишь — «фольксваген» и «мерседес-бенц»... Я родился здесь, в Австралии, шестьдесят лет назад, на заднем сиденье джипа... так что на родильной койке я никогда не лежал... Родители были фермерами, а потом начали варить немецкое пиво. А я любил приключения... Когда мне исполнилось тридцать, я сказал жене: «Давай поедем путешествовать по Австралии на пару лет, посмотрим ее, а по дороге будем зарабатывать на жизнь». Она согласилась. Мы купили джип с прицепом и поехали. Проехали всего пятьсот миль и попали в Лайтнинг-Ридж. Здесь нам понравилось, и мы решили сделать остановку. Вот она и продолжается уже тридцать лет...
— Остановились, чтобы копать опалы?
— Нет, просто понравился образ жизни этого городка. Сразу же перезнакомились со всеми... В те времена, когда кто-то устраивал вечеринку, весь городок приходил на нее... Ну и опалы, конечно, тоже начали копать, но особой удачи не было. Самые большие наши находки были на тридцать
и на десять тысяч долларов. Для пятнадцати лет работы — не густо...
— А как у тебя родилась мысль создать этот музей?
— Не у меня. Его начал собирать еще Ромми Гарднер. Веселый был мужик, заводной... Жил он милях в пятидесяти отсюда. Я как-то проезжал там и услышал о его музее. Зашел посмотреть. Оказалось, что Ромми уже три года как умер. Все осталось его жене. А она женщина немолодая, ей не под силу, так что музей пропадал... Мне он так понравился, что возникла мысль: а не купить ли его? Сторговались за 1300 долларов. Я нанял двадцать семь грузовиков с прицепами и перевез весь музей сюда. Это был самый длинный автопоезд, который когда-либо приходил в Лайтнинг-Ридж, — смеется Кенни. — Весь город высыпал посмотреть. Так начинался этот музей. Тогда он был, конечно, поменьше. Это было пятнадцать лет назад. С того времени я многое докупил, многое люди подарили.
— Ты сразу решил поместить его под землю?
— Нет. Раньше он был наверху. Под землю ведь не опустишь огромные старинные паровики, грузовики, фермерские механизмы и даже первый в Австралии трамвай, привезенный из Лондона... Они и сейчас, как ты видел, наверху стоят. Под землей экспонаты поменьше. Здесь не жарко, да и экзотики под землей больше. Это была удачная мысль — опустить музей в шахту. Сегодня о нем знают во многих странах. Шесть месяцев назад государство предложило мне продать музей за 3,5 миллиона долларов, но я отказался...
— Почему?
— Эта работа мне нравится... Сюда часто приезжают молодые ребята из разных стран. Они разбивают палатки прямо напротив музея, рассказывают о себе, о жизни, поют... все, конечно, напиваются, но мирно и весело...
Мы идем по штольне. Кенни показывает мне экспонаты. Их тысячи.
— Вот банка с прахом Ромми Гарднера, — говорит Кенни. — Мы нашли ее в старом газовом холодильнике, когда разбирали привезенные вещи. Ее туда засунула жена Ромми, чтобы охладить его горячий характер. Ромми был ирландцем, хочешь, я расскажу тебе ирландский анекдот... Приходит к ирландцу приятель и видит, что у того оба уха перебинтованы. «Джон, что с тобой стряслось?» — спрашивает он. «Да, ты понимаешь, глупость какая, — говорит Джон, — утюжил я брюки, и в это время зазвонил телефон. Так я по ошибке вместо трубки горячий утюг к уху приложил!» — «А почему второе ухо забинтовано?» — спрашивает приятель. «Ну, потом ведь надо было доктору позвонить!»
Кенни смеется. Видимо, этот анекдот он любит рассказывать своим гостям.
Мы поднимаемся наверх, где жарит солнце, и идем сквозь совершенно не понятные мне сюрреалистические экспонаты этого необычного музея:
...что-то наподобие тачанки на паровой тяге, с корабельным флагштоком впереди...
.. .лондонский трамвай позапрошлого века, заставленный внутри старыми швейными машинками...
...цирковой велосипед с огромными колесами и подзорной трубой на руле...
.. .сооружение, похожее на летающий пулемет с крыльями, а под ним надпись «Даже Богу неизвестно, что это такое»...
— Ты смотрел австралийский фильм «Безумный Макс» с Мелом Гибсоном? — спрашивает меня Кенни.
— Нет.
— Это такая сумасшедшая киношка... После атомной войны мир уничтожен и осталась лишь группа придурков, которые живут в пустыне по «закону кулака» и ловят кайф. Фильм снимался здесь неподалеку, а все их стреляющие, пыхтящие, свистящие и прочие фантасмагорические машины, на которых они передвигаются по пустыне, взяты у нас в музее.
Мерно крутится ветряк, вырабатывая электричество. Ярко горят на крыше зеркала солнечных батарей. Где-то неподалеку работает буровая машина.
Я смотрю на Кенни, который с азартом рассказывает о своем музее.
— Ты доволен жизнью, она удалась? — спрашиваю я у него.
— Абсолютно, — не задумываясь, отвечает он. — Сначала был огорчен, когда не повезло с опалами, а теперь даже рад... что Бог ни делает, все к лучшему... Мы с женой приехали сюда тридцать лет назад, имея джип и четыре тысячи долларов в кармане. Сегодня у нас миллионы, много друзей и дело, которое мы любим...
— Значит, путешествие по Австралии закончено, остановка навсегда?
— Ну, почему же... Я еще намерен поездить, но возвращаться я всегда буду сюда... Здесь мой дом и мои друзья. Слава богу, что тут до сих пор еще нет ни одного светофора. Никто тебе не указывает, как жить и куда сворачивать. Мне нравится стиль жизни этого города, я хочу быть похороненным здесь.
— У тебя, наверно, здесь много друзей? — спрашиваю я.
— У меня нет врагов. Здесь все друзья, просто с некоторыми из них я еще не успел встретиться... Лайтнинг-Ридж — это очень дружеский город, это все, что я могу о нем сказать...
— Теперь ты богат, можешь попутешествовать, посмотреть мир... Ты же не бывал за океаном, не так ли?
— Никогда... Но, знаешь, у меня и желания такого нет. Есть много дел, которые я хотел бы еще сделать здесь, и много мест, которые я хотел бы увидеть в Австралии. Даже за весь остаток жизни я не успею увидеть ее всю, так что лететь за океан не собираюсь... Максимальная высота, на которую я готов подниматься, — это высота кузова моего грузовика. Каждому Бог отпустил свое счастье. Надо понимать это и не быть жадным.
Кенни смеется и хлопает меня по плечу.
Рассказывая об этих людях, я не собираюсь оценивать их по шкале «хорошо-плохо», «верно-неверно». Это не входит ни в мою задачу, ни в мою компетенцию. Я просто пытаюсь понять, в чем секрет их жизни, счастья, человеческого достоинства. Почему мультимиллионер Ален не построил себе аляповатых дворцов и не превратился в циничного разухабистого «нового русского», вернее, «нового австралийца», а остался милым парнем-фермером, любящим работу, друзей и окружающий его мир. Почему от невезения Амиго не запил, а, наоборот, «по велению свыше» начал строить совершенно не нужный ему замок, чтобы оставить людям память о себе? В чем секрет неугасающей жизнерадостности Кенни, сумевшего из «хлама» сделать искусство?..
Эти примеры можно множить.
Зачем, например, Катрин Христиансон — этой немолодой и небогатой датчанке, с лицом доброй бабушки, прозванной соседями Ангелом, содержать за свой счет госпиталь для пострадавших диких зверюшек? Четверть века назад муж привез ей осиротевшего кенгуренка, мать которого он случайно сбил машиной на лесной дороге. С этого все и началось. Сегодня «Холм Кенгуру» — так называется ее госпиталь — известен далеко за пределами Лайтнинг-Ридж. Люди приносят ей пострадавших живых существ — кенгуру, вомбатов, змей, черепах, попугаев...
Мы с Катрин сидим на холме в окружении десятка кенгуру. Они льнут к ней, как дети к матери, требуя внимания.
— Вы не поверите, — говорит Катрин, — заболев, они теперь сами приходят ко мне из леса. Это какая-то мистика, я не могу объяснить. Они, по-видимому, рассказывают друг другу о нашем госпитале...
На ветке сам с собой разговаривает Чарли — огромный белый какаду с красным гребнем. Когда-то он тоже попал сюда как пациент. Видимо, он подтверждает слова, сказанные Катрин, но я не могу понять, поскольку болтает он по-датски.
— Хватит болтать, — говорит ему Катрин, — ты бы лучше показал нам, как танцует Майкл Джексон.
И Чарли начинает переступать с ноги на ногу и активно вращать головой...
— Но ведь все это требует денег, и немалых... — говорю я.
— Конечно, — соглашается Катрин, — деньги требуются... Но это часть моей жизни... эти зверюшки для меня как родные дети... Раньше я все делала сама, только на свою пенсию, а сейчас в чем-то и государство помогает, в чем-то люди...
.. .Или, скажем, другой пример. Зачем Тэду Мэтью — гуляке и выпивохе, понадобилось вдруг завязать с разгульной жизнью и начать строить это странное стеклянное сооружение, прозванное людьми «.Бутылочным домом»? Снаружи он похож на огромного ежа, ощетинившегося тысячами горлышек разноцветных пивных бутылок, а изнутри — на гигантский детский калейдоскоп, где всеми цветами радуги переливаются донышки бутылок, особенно когда на улице яркое солнце. И это не какая-то там собачья конура, а настоящий двухэтажный жилой дом, с комнатами, кухней, чердаком, прихожей...
Кстати, собачья будка из бутылок возле дома тоже есть...
— А началось все сорок пять лет назад, — рассказывает нынешний хозяин дома с седой шкиперской бородкой. — Как-то Тэд проснулся утром под чьим-то чужим забором после сильного перепоя и увидел чистое небо и шесть пустых пивных бутылок вокруг себя. И так ему стало жаль своей жизни, что он решил начать «новую»... И тут ему в голову пришла гениальная мысль, как одним махом решить проблему жилья при отсутствии денег: построить дом из пивных бутылок, поскольку этого материала кругом валялось предостаточно. Выпить в то время здесь любили все, и выпить крепко. Сначала мужики смеялись, но Тэд молча ходил с мешком и собирал бутылки. А потом, когда построил дом, смеяться перестали...
— Ну, а дальше что? Построил и снова запил? — спрашиваю я.
— А нет! — усмехается шкипер. — Трезвенником он, конечно, не стал, но что-то с ним все же произошло... А тут и удача подвалила — опал пошел...
...Или еще пример — Пабло Гомес. Ну не шла фортуна, хоть тресни. Как кроты, перерыли они с женой сотни метров породы, а опала все нет. Так что, вешаться прикажете?! Пабло родом из Мексики и с детства любил цветы. А какие цветы в Мексике? Кактусы. Вот он и сообразил: там пустыня — ив Лайтнинг-Ридж пустыня, там жара — и тут жара... Сегодня его кактусовые плантации по красоте одни из лучших в мире. Сотни видов кактусов. Всю Японию снабжает этими колючками. А японцы ведь любят всякие «икебаны», так что торговля идет бойко, на миллионы...
Прошу учесть — все, о чем я рассказываю, происходит не в многомиллионном мегаполисе, где можно найти любые человеческие типажи и судьбы, а в крохотном городке
на краю света. Другими словами, процент счастливых чудаков здесь выше, чем в любой столице мира... А почему? Вот в этом-то и вопрос...
Вечер. Мы сидим на веранде за настоящим русским самоваром и гоняем чаи с ватрушками. Борис читает мои путевые наброски. У него рыжеватая чеховская бородка и темно- бронзовый загар лица.
— Что ж получается?! — говорит он. — Ты рассказываешь о Лайтнинг-Ридж... фактически — о мировой столице опала. Это «Город удачи», поэтому-то он и притягивает людей. В процентном отношении у нас здесь миллионеров больше, чем во всей Австралии... самый богатый город страны!.. А судя по твоим заметкам, здесь живут одни неудачники... от всех фортуна отвернулась... роют-роют, а опала все нет!.. Это же не так. Возьми хотя бы меня. Я здесь всего три года, а уже отрыл две жилы, одна тысяч на двести долларов, другая на три миллиона.
Я слушаю его певучий русский язык, каким, наверно, разговаривали когда-то жители Миргорода или купцы Поволжья. Время от времени он останавливается, чтобы подобрать нужное слово, иногда заменяя его английским. Такой говорок я слышал у молодых русских в Канаде, когда с безупречного английского они вдруг переходили на старорусский, доставшийся им по наследству от прапрабабушек.
Борису около сорока. Родился в Австралии, куда в середине 1950-х перебрались из Харбина его родители. В этом русско-китайском городе с восточными пагодами и православными церквями застрял в 1917 году его дед — инженер-полковник царской армии, один из руководителей строительства Маньчжурской железной дороги. Большевистская революция отрезала его от родины, а когда в 1949 году и Китай стал «красным», семье пришлось бежать дальше — в Австралию. Поселились в Брисбене — столице штата Квинсленд.
Маленькому Борису прочили блестящее будущее пианиста. В семнадцать лет он уже солировал во всемирно известном зале — Карнеги-холле в Нью-Йорке, а в восемнадцать произошло несчастье. Гуляя с друзьями накануне Рождества по центральной улице Брисбена, они, дурачась, толкали друг друга. Толчок оказался неудачным. Борис влетел в витрину, повредив разбитым стеклом сухожилие правой руки. Все старания врачей не увенчались успехом, и о музыке пришлось забыть, так как подвижность кисти пропала.
Борис заканчивает юридический факультет университета и становится адвокатом. Но бурный характер парня не уживается с педантичной профессией, и он оставляет ее. Затем идут годы поисков самого себя, которые и приводят его сюда, в Лайтнинг-Ридж, на землю бродяг...
— А почему ты считаешь, что все те, кто не нашел опалы, обязательно неудачники? — говорю я. — Если перефразировать Льва Николаевича Толстого, то можно сказать, что «все нашедшие опалы счастливы одинаково, а каждый из ненашедших может быть счастлив по-своему»... Разве Кенни, Амиго или Гомес неудачники? Ведь они не только богаты, но и создали нечто грандиозное, что нравится людям и что могли создать только они!.. Разве это не большее счастье, чем просто обогащение?.. Сам ты для чего ищешь опалы?..
Борис улыбается.
— Пожалуй, ты прав, — соглашается он. — Мое хобби — это скорость. Когда есть время, выезжаю на плато... километров сорок отсюда — бывшее соленое озеро, ровное, как стол... там мой «Спорт-Порш» идет с ветерком, от 250 километров в час и выше... Для меня это счастье...
— Вот видишь...
— Но и поиск опала — это тоже искусство... захватывает!.. — говорит Борис. — Знаешь, когда я впервые нашел красный опал — обалдел от красоты. Представляешь, отвалился кусок породы, и оттуда ударил яркий отраженный свет, как огни на новогодней елке... это называется «цвет бабочки». Потрясающее зрелище... Помню, я сел, закурил и сидел так часа два, любуясь...
.. .Утро. Мы спускаемся в забой на тридцатиметровую глубину. Там уже орудует жилистый молчаливый мужик лет пятидесяти, с орлиным носом и лицом, высушенным, как у мумии. Он явно не ожидал гостя и не в восторге от моего появления.
— Познакомьтесь, — представляет его Борис, — мой напарник.
— Том или Лесной Том... как больше нравится... — представляется мужик, протягивая руку.
Я пожимаю его твердую, как гранит, ладонь.
— Том — это наша легенда, — говорит Борис. — Отшельник... живет один в лесу... Ты, пожалуй, пятый или шестой, с кем он повстречался за последние два-три года, если не считать меня и продуктовую лавку.
Сначала я подумал, что Борис шутит, но отрешенный взгляд Лесного Тома, который стоял в стороне и непослушными корявыми пальцами скручивал очередную сигаретку, подтверждал эти слова.
Позже я узнал историю этого милого и очень ранимого человека. Горный инженер по профессии, он лет десять назад появился в Лайтнинг-Ридж со своей семьей — женой и двумя сыновьями. Дела шли великолепно. Спустя год они уже были обладателями перспективного участка на несколько миллионов долларов. А потом произошла трагедия. Рухнул свод шахты, похоронив под собой всю семью. Спастись удалось только Тому. С того момента мир людей перестал для него существовать...
Грохот отбойного молотка не дает говорить. Мощный зуб вгрызается в породу, отваливая пласт за пластом. Спина у Бориса взмокла, а по мускулистой загорелой шее катятся струйки пота. «Странно тасуются карты жизни, — думаю я, наблюдая за играющими бицепсами моего нового друга. — Эти руки должны были услаждать слух чарующими звуками Моцарта, а они крушат гранит...»
Борис словно угадывает мои мысли.
— Если порода мягкая, то можно пройти метра два-три в день, — говорит он, выключая молоток и вытирая пот. — Ну а если гранит, то и полуметра за неделю не пройдешь... Все от «лица» зависит...
— От «лица»? — не понимаю я.
— Так мы называем стену, в которую вгрызаемся... Мы смотрим на нее, а она смотрит на нас... лицом к лицу...
— Как ты угадываешь, где должен залегать опал? — спрашиваю я.
— Опал формируется в пустотах. Газ заполняет пустоты и формирует опал. От типа газа зависит и цвет опала. Нормальный природный опал имеет серый или черный цвет. Но этот цвет для нас бросовый, малоценный. Мы ищем ошибку природы, когда случайное смешение газов создает необычный цвет, например черно-красный... Вот такой опал может стоить очень дорого — от пятнадцати тысяч долларов за карат и выше. Самый дорогой камень, который я держал в руках, имел десять карат и был продан за тридцать пять миллионов...
— Ну а как насчет воровства? — спрашиваю я.
Борис смеется:
— Ничто человеческое нам не чуждо... Есть и это... Нечасто, но есть... Мы их называем «крысами». Обычно это заезжие гастролеры. Узнав, что кто-то открыл хорошую жилу, они забираются ночью в его шахту и начинают копать. Занятие опасное, так как если хозяин поймает, то вор может остаться там навсегда... Сколько таких «крыс» осталось под завалами, никто не знает...
...Завтра я покидаю Огненные Холмы, а сегодня мои новые друзья решили устроить мне проводы в клубе. Местный клуб — явление уникальное. Таким клубом не погнушалась бы ни одна мировая столица. В этом ультрамодерновом по архитектурному решению здании, поразительно красиво вписанном в пустынный пейзаж на краю света, есть все блага цивилизации — от боулинга, ресторанов и спортзалов до бассейнов, танцклассов и детских площадок. Люди приходят сюда целыми семьями, чтобы не чувствовать одиночества, оторванности от большого мира.
Самый шикарный обед в клубном ресторане стоит почти ничего — пять долларов. Платят только за обслугу, а не за продукты. На мой вопрос — как это может быть в их «жестоком капиталистическом мире», я получал только веселые улыбки — «это наша общая собственность, у нас коммунизм».
Мы сидим за столом, потягивая ледяное пиво, — Карл Маркс, Боб, Ален, Борис, Амиго... После хорошего возлияния, обнявшись, мы поем любимую песню австралийских ковбоев, ставшую почти национальным гимном: «Матильда, Матильда... Матильда моя...»
...Раннее утро. Ребята решают проводить меня «до околицы». Я останавливаю свою «Сахару» под вывеской Лайтнинг-Ридж, где на табличке все та же надпись «Население...» и жирный вопросительный знак. Мол, кто его знает, какое здесь население, ведь это земля бродяг, надежд и тайн...
Боб разворачивает носовой платок, достает из него три фигурки из красно-черного опала и протягивает мне: миниатюрная Австралия с прилепившимся снизу островком Тасмании, веселый кенгуренок и задумчивый смешной коала на дереве... Камни играют, переливаясь и испуская блеск солнца и красоту ночи.
Я тронут и не знаю, что сказать...
— Брось, Боб, — говорю я, — красный опал... это слишком дорогой подарок... черт знает сколько стоит...
Боб обнимает меня за плечи:
— Не дороже дружбы... Бери смело, я не обеднею...
Теперь мой маршрут лежит на запад, в большую австралийскую пустыню, один из самых жарких полюсов планеты. Это второй мировой центр добычи опалов. Здесь, спасаясь от жары, люди живут под землей, и аборигены прозвали это место «Кубер Педи» — «белый человек в яме»...
Сол Шульман
National Geographic Traveller. 2006. № 6-7.